Спасти товарища Сталина! СССР XXI века - Страница 17

– Вдумайтесь, Калуга. Европейское государство. Государство, лежащее на пороге необъятных, диких азиатских просторов из уютных европейских домишек. На перекрестке цивилизаций. На границах влияния религий. И долгие годы сотрясаемое ударами захватчиков, разделенное на части. Разорванные семейные узы. Бесправное положение на своей земле. Вот, что такое вековая история Польши.

Что тут сказать… Я кивнул. Зевнуть не решился. Кажется, об этом мне уже рассказывали. В третьем, что ли, классе. Или в четвертом.

Дама вновь вперилась в монитор:

– Золотым веком польского государственного устройства историографами считается первый век существования Первой Речи Посполитой. В основном он был таким для воинского католического дворянства, рыцарства страны, называемого шляхтой. Шляхта ведет свое происхождение от княжеских дружинников периода раннего феодализма. Постепенно они набирали богатство и влияние, вершили государственные дела. По сути, они оставались воинами, и решение любых вопросов соединялось с насилием.

Лингвист подняла глаза на меня:

– Видите, Калуга. Золотой век государства связан с властью воинов, которые действительно в тот период именно за счет захватнических действий распространяли свое влияние на все сферы деятельности государства, народа, его культуру, язык. И за этим следуют века чужестранного гнета. Нет возможности реализации этой идеи, невозможно развивать национальный характер. Понимаете, как сложно?

Я кивнул трижды, сжав твердо челюсти, поклявшись себе, что даже если она начнет читать мне азбуку – не зевну.

– Это противоречие, жизненная необходимость в личной, в национальной гордости и условия оккупации. Страна разорвана, растерзана. И как только появляется надежда строить независимое государство, возникает призрак той самой Речи Посполитой, власти того самого шляхетства. Понимаете?

– Что? – вырвалось у меня.

– Понимаете, как спрессован этот характер?

Поднял брови, призадумался. Лингвист, сообразив, видимо, что я мало что уяснил, вздохнула, и мне стало стыдно.

– Да, действительно, – я покачал головой, показывая, насколько я удивлен этим характером. – Может быть, будем теперь учить язык?

– Укладывайтесь на кресле, Калуга, – она вновь вздохнула и закрыла ноутбук, – укладывайтесь, не стесняйтесь.

Я прилег. Дама царственной походкой приблизилась, обволакивая меня ароматом «Красной Москвы», натянула мне на голову шапочку из сплетения проводов и датчиков.

– Учить язык не сложно. Через пятнадцать минут вы будет знать сорок тысяч слов и выражений, – посмотрела на меня строго. – Сложно понимать язык. А чтобы его понимать, чтобы прочувствовать, что такое говорить на этом языке, Калуга, нужно знать, как он жил, как рождался. Понять прежде всего, что такое – говорить, думать, жить и страдать. Ведь любое наше слово – сформировавшаяся история, характер и будущее.

И щелкнула тумблером.

16

Бреду в толпе по улице Горького. День выдался неожиданно жарким и хочется снять свитер. Рядом идет пожилой мужчина в серенькой заурядной курточке. Он видит, как я неуверенно подергиваю ворот, и говорит бесцветным голосом:

– Я бы не советовал тебе раздеваться. Всегда оценивай общий настрой на улице. Ты не должен бросаться в глаза. Все в куртках, а ты в майке. Любой прохожий обратит на тебя внимание. А уж тот, кто ищет, и подавно.

Пот скользит в ложбинке между лопаток, и это движение капли по коже вызывает зуд в затылке раздражением:

– Что же, получается, лучше потеть, но – как все?

– Давай отойдем, – предлагает он, и мы останавливаемся на краю тротуара. – Угол Центрального телеграфа видишь?

– Вижу, – до края серого здания метров сто пятьдесят.

– Закрой глаза.

Закрываю.

– Теперь скажи, кто там только что прошел.

– Девушка в юбке, – в глазах еще ослепительный блеск полуобнаженного бедра. – Еще… девчонка в розовой косынке. Парень в рыжей куртке с красным чем-то на плечах, шарф наверное… Ну, еще кто-то…

– А мужчину в темно-зеленой куртке можешь описать?

Кажется, было там зеленое пятно, но мужчина был или женщина… А может, и не было зеленого. Мгновенный снимок оживленной улицы на сетчатке глаз тускнеет, остается только взмах полуобнаженной ножки и яркие пятна молодежи. Между ними – мрак. Словно и не было никого.

Открываю глаза. Мой инструктор кивает:

– Вот именно. К сожалению, достаточной практики ты получить не успеешь. Но теория чрезвычайно проста. Глаз видит все. Но мозг фиксирует только то, что ему интересно. Как фотография чужой свадьбы. На ней все пятьдесят человек. Молодые, родители, дяди, тетушки, даже бабушки и дедушки. Однако взгляд бессознательно притягивает к себе белое платье невесты. Яркие наряды подружек. Если дать изучить эту фотографию на пару минут, то при хорошей зрительной памяти, возможно, тебе удастся описать половину присутствующих. Но если ты посмотришь только мельком, то, кроме невесты и яркой свидетельницы или костюма странной расцветки фабрики «Большевичка» в третьем ряду, вряд ли что сможешь назвать. И фокус в том, что на самом деле ты видел все. Просто не заметил.

Мы продолжаем медленно идти в первомайской толпе.

– Нет лучше места для упражнений, чем праздничный город. Посмотри, сколько вокруг людей, – останавливается вновь инструктор. – Ярко одеты, вышли себя показать, улыбки на лицах, дети, шарики – все движется, мелькает. И от этого мельтешения глаз очень быстро устает. И сознание бессознательно отключается. Фиксируется только нечто значимое, большое, неожиданное. Либо определенный фактор, на который настроен мозг. Например, если идешь с ребенком – его курточка. Или шарик в руке. Остальное – не более чем фон. Декорация. И мозг отключает анализ этого хаоса. Первичная тренировка заключается именно в поиске определенного фактора. Например, мы даем задание фиксировать всех людей в черном. Затем количество факторов увеличивается. В идеале тренированный агент может воспроизвести и проанализировать любую, даже мельком увиденную картинку. Но у нас с тобой нет на это времени.